ПРЕДИСЛОВИЕ

Дорогой читатель!

Во избежание каких-либо нелепых недоразумений, сразу заявляю: я – не писатель. И ни в коей мере не собираюсь напяливать на себя незаслуженные лавры мастера художественного слова. Не в этом дело. А в том, что совсем скоро, а именно 1 октября 2014 года исполняется ровно 90 лет Московскому Академическому театру Сатиры – дата, конечно, подростковая для театра, но всё же – дата. Ну, не мог я пройти мимо, уж как не пытался. И дел полно и забот уйма и проблем до потолка и прочая и прочая. Ан, нет. Отодвинул и дела и проблемы, оделся, сел за стол и мысленно оседлав туго соображающего с утра Пегаса, озаботился только одним – написать о театре Сатиры.

Какое же, собственно говоря, я имею отношение к столь знаменательному событию, значимому настолько, что даже я, который чаще всего и двух слов не может связать, кроме как спросить как дела м справиться о погоде, решился взяться за перо и погрузиться в некое подобие глубокомыслия?

Если актёра неразрывно связывает с театром его профессия, а иногда даже и призвание, то меня – как верного зрителя роднит с театром Сатиры корневая духовная связь, ещё со времён моего «агу-агу» в пелёнках и распашонках и до периода, когда уже  и меня можно было назвать современником Андрея Миронова, Анатолия Папанова, Ольги Аросевой, Спартака Мишулина, Александра Ширвиндта и иже с ними. И тем более тесна эта связь, что родилась и окрепла она в стране, где все были «спаяны одной целью, скованы одной цепью» и вообще, всё, что относилось к «той» стране, было замешано на весьма качественном «цементе».

«Та» страна, это, конечно же, СССР. А в Советском Союзе, на мой взгляд, благополучно обстояло дело только с детством. Для нас оно и вправду было счастливым. И теперь, когда я вспоминаю своё босоногое прошлое, то, конечно же, эти воспоминания не об ужасах тоталитарного режима с его вечными «нельзя» и «будь готовностью» или серостью коммунального быта с протекающими крышами и малогабаритной жизнью под ними, а именно о беззаботном и молочнозубом, пусть даже идейно слепленном куске счастья из целого пирога жизни – о детстве начала 70-х годов прошлого века.

Помимо ностальгически щекочущего вкуса мороженого в картонном стаканчике с розочкой сверху, взрывания в костре выкопанных из болот патронов времён Отечественной войны, игр в банки, мопеда «Верховина-7» и стрельб из рогаток по воробьям, было ещё кое-что.

И это кое-что называлось ТЕЛИКОМ.

Потягиваясь воскресным Подмосковным утром в кровати после сладкого сна и еще сонно наблюдая сквозь окно, как красногрудые снегири (и куда они теперь подевались?) дерутся с вертлявыми синичками за кусок сала, подвязанный проволокой к кормушке из фанерного ящика для посылок, слышалось, как до уха начинали доноситься призывные звуки из нашего деревянного четырёхногого «Электрон-2»:

«Прекрасно, если вам с утра

Воскликнуть хочется «ура» -

Кричите на здоровье и не спорьте!

Когда со скукой вы враги,

Вставайте хоть с любой ноги –

Вам это настроенья не испортит.

Когда заглянет к вам рассвет

И скажет весело: «Привет»,

А птичий хор подхватит вашу песню,

То всё на свете станет интересней!»

Прозвенел «Будильник» и на экране начинали происходить всякие удивительные события из жизни капитана Врунгеля, весёлых клоунов, героев произведений М.Зощенко, А.Барто и С.Маршака. Под незамысловатые песенки разыгрывались театральные сценки и целые детские спектакли.

День начинался. День светлел. Мы вырывались во дворы и там уже начинались игры в любимых персонажей детских передач, мультфильмов и фильмов про индейцев и мстителей.

Бывало, мама откроет форточку и громко вскрикнет: «Игорёк! Ну погоди!»

Разумеется, это была не угроза. Вновь, на экране разворачивались поистине детективные события из криминальных и житейских будней Волка и Зайца – совсем не страшных и весьма забавных.

А потом, следующая дразнящая песенка

«Мальчишки и девчонки,

А также их родители

Весёлые истории

Увидеть не хотите ли?»

снова несла и пригвождала нас к стульям и креслам, отвлекая от войнушек, рыбалок и серьёзных дел в соседском яблоневом саду.

Советское детское ТВ погружало в мир волшебства абсолютно без гипнотического воздействия и совершенно не зомбировало наш мозг. Не кабельное оно было, с покемонами и разными монстровидными Батхедами, а нормальное, доброе зрелище….с человеческим лицом.

Лиц, кстати, было довольно много – легко узнаваемых и любимых. Вот некоторые из них:

Спартак Мишулин – самый лучший в мире Карлсон.

Фильм «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше» был снят Маргаритой Микаэлян на основе одноимённого спектакля театра Сатиры в 1971 году – кстати, году моего рождения. Так что моё знакомство с театром началось буквально с роддома. Правда, мне не пришлось присутствовать на премьере, но «пустяки, дело-то житейское!» Наверстал. К тому же, мама рассказывала, что когда показывали этот фильм, я, тогда еще грудной, как-то с интересом реагировал на весёлые шалости летающего толстячка.

Татьяна Пельтцер – «вечная бабушка» «Ералаша» - добрая, тёплая, строгая и справедливая. Но это была НАША СОВЕТСКАЯ бабушка.

Или потрясающая неповторимая черепаха Тортилла – Рина Зелёная, не говоря уже о волке из «Ну, погоди!» с хрипотцой Анатолия Папанова или о коте Леопольде, который с мягкой интонацией Андрея Миронова уговаривал нас жить дружно.

Все они – актёры и актрисы Московского Академического театра Сатиры. Хотя многих я даже и не назвал.

Врываясь к нам в дом весёлым смехом, добрым юмором и хорошим отношением, они придумывали, разукрашивали, охраняли и сопровождали наше детство, пусть современным деткам кажущееся примитивным без компьютеров и мобилок. Но зато, мы были здоровее и добрее. (Для справки: набирал на компьютере слово «мобилок» и программа проверки орфографии тут же подчеркнула этот сленг, выдав заменитель – «могилок»).

Кстати, по мнению психологов, лучшими мультфильмами для детского просмотра является как раз классика отечественной мультипликации, к которой относятся «Ну, погоди!», «Винни-Пух», «12 месяцев» и другие, полные добра и милосердия.

Странное дело, но актёры такого театра, наоборот, должны были бы вызывать страх и ужас своей воинственностью и накладывать отпечаток агрессивности в детском сознании, брызжа язвительной желчью, пусть даже во имя справедливости.

Ан, нет! Они дарили нам смех, игру и любовь, и любовь эта была взаимной…во имя нашего детства.

Мы росли, мы взрослели. Приходили новые серые времена. Они приносили с собой уйму иных забот, радостей, огорчений. Жизнь начинала обнажать свои зубки, всё больше походившие на клыки.

Каждый новый день открывал нам двери и распахивал окна, но не всегда в сад с розовыми кустами. Бывало, что и со жгучей, а то и железной крапивой. Первая любовь, первые разочарования, первые потери и испытания воли и духа.

Герои нашего детства взрослели вместе с нами. 

С самого  утра они призывали нас «Проснись и пой» и мы пели, пробуждаясь под Пионерскую зорьку и под запах жареной картошки, обволакивающими ароматами доносившейся с маминой кухни. Они приглашали нас в свой «Большой дом» на свои «маленькие комедии» и мы приходили к ним в гости, знакомясь и наравне со взрослыми общаясь с «Наследниками Рабурдена», по-деловому, с присущей подросткам долей максимализма радикально решали вечные споры двух заклятых осетинских друзей «Андро и Сандро», под куплеты Курочкина собирали в колхозе «Яблоки раздора» и с «Пеною» у рта отвешивали трусам и мерзавцам звонкие «Пощёчины», сопереживали «Самоубийце», восхищались «Обнажённой со скрипкой», совершенно искренне плакали и от всей души хохотали.

Для нас, тогда юных и отважных, всегда были открыты двери в «Дом, где разбиваются сердца».

Стараясь во многом походить на своих кумиров и их персонажей, мы двигались манерно, выражались остроумно и были изящны, легки и находчивы как Фигаро; подавали себя по-импортному, одевались модно и блистали музыкальностью как пани Моника, Владек, Катарина и другие.

А впоследствии, мы становились ещё и интеллигентны, тонки и саркастичны, подражая персонажам блистательного эстрадного дуэта «Сатировцев-интеллектуалов» Ширвиндта-Державина.

Кто-то из моих знакомых (может быть, даже я сам) сказал, что, мол, таких людей уже не рожают.

Так вот это – об Александре Анатольевиче и Михаиле Михайловиче.

Подробный рассказ о них как-нибудь отдельно, не при всех. Здесь же лишь назову этот дуэт Единицей Измерения Хорошего Вкуса, Юмора и Культуры, причём это в рамках Международной Системы Измерений – как в литрах, так и в градусах.

Густой, богатый букет 50-ти летней выдержки на плодах искристого артистизма, терпкого, но не резкого привкуса сарказма, обволакивающего обаяния и тонкого юмора в превосходном контрасте с сочным интеллектом и щепоткой остроумных приправ – смесь гурмана, под градусом которой никогда не хочется трезветь.

Люблю я их какой-то пьяною любовью

И преданность моя длиною в жизнь.

Конечно, о театре Сатиры сказано, написано и снято довольно много за всю его пёструю биографию. Но ещё больше забыто о нём, о людях, его создававших и о людях, в нём творивших.

Как-то нынешний художественный руководитель театра Сатиры Александр Анатольевич Ширвиндт поведал историю на тему как раз зыбкости славы и неизбежности посмертного забвения.

Речь шла о фильме Жана-Луи Трентиньяна, где сам Трентиньян сыграл главную роль известного режиссёра. Сюжет таков: идёт церемония вручения какой-то кинонаграды, типа «Ники» или «Оскара». Герой Трентиньяна - номинант на приз, безумно популярный человек, практически Бог. И вот он идёт по красной дорожке, а навстречу ему убийца, выхватывает пистолет и бах – убивает наповал этого режиссёра. Шум, суматоха и во всеобщей панике боковая статуя срывается с балюстрады, падает на убийцу и придавливает его насмерть.

И вот оба попадают на небеса.  Там шикарный Палас-Отель, с садом, фонтанами, вообщем всё с помпой. И наших двух покойников расселяют в этом отеле. А там такая система: многоэтажное здание и в каждом номере на каждом этаже жильцы, да все знаменитые. Но!

Сначала поселяют вновь прибывшую душу на первом этаже, в прекрасном меблированном номере со всеми ВИП-удобствами. А по мере забвения на земле, её перемещают на этаж выше. И в этом отеле такая суета происходит постоянно: переселяются, вселяются или вовсе исчезают. Только Альберт Эйнштейн спокойно себя чувствует на первом этаже с видом на волшебный сад, из которого звучит Гайдн.

Убийцу же с Трентиньяном расселяют в разных номерах, но со временем и их поднимают всё выше и выше.

Каждый год, в том отеле разыгрывается счастливая лотерея на один билет обратно на землю. И вот этот «one way ticket», этот шанс достаётся убийце.

А там такое правило: ты можешь взять с собой на землю только одного человека. Убийца уже обзавёлся женой, детьми, но всё-таки берёт с собой Трентиньяна.

Наконец, они спускаются с небес и уже идут по улицам Нью-Йорка, дивясь переменам, хотя прошло лет 20. Они идут по бульвару, и Трентиньян с горечью замечает, что его никто не узнаёт. Внутри сжимается всё так больно от щемящей пустоты, он уже ненавидит себя и этот мир и проклинает всю свою бессмысленную жизнь.

В конце концов, опустошённый и опечаленный Трентиньян заходит в кафе, садится за столик и обречённо глядит в пустоту. Ему хочется обратно – на небеса.

Тут, вдруг, к его столику подбегает толпа молодых студентов. В их руках его книжки и они гурьбой наседают на него, умоляя оставить автограф под своим фото на суперобложке.

Лицо героя Трентиньяна моментально расцветает, он поражён и восторжен. Сдерживая слёзы умиления, он судорожно раздаёт автографы юным почитателям. У него вновь кружится голова, жизнь вновь обретает прежний смысл и хочется дышать, петь и творить.

Вот, наконец, он удовлетворил желания студентов, и тут камера показывает убийцу, который стоит у выхода из кафе и в это время раздаёт выходящим студентам по доллару…. .

А вы говорите: слава….. .

И кто знает, кто сейчас там, в лучшем из миров греется в лучах славы, а кто уныло прозябает где-нибудь в получердачной мансарде, всеми покинутый и забытый.

Не пора бы спустить всех их вниз, а? Быть может, пришло время населить улицы, проспекты, сады и парки теми, чьи имена они давно уже носят. Но, правда,  господа, и с таким переселением нужно быть ой как осторожными.

Забвение…что может быть печальнее и несправедливее ибо каждый человек стоит того, чтобы о нём помнили, пусть даже он не стяжал славы, но был человеком при жизни. А любой человек – это для кого-то целый мир, для кого-то смысл своей собственной жизни, для кого-то его судьба, его радость и счастье. А часто забыть – это значит уничтожить не только память о человеке, а убить духовность, культуру, ценности, опуститься, деградировать, встать на четвереньки и замычать или завыть.

Призываю тебя, дорогой читатель! Давай поговорим, ибо помычать мы всегда успеем.

Закончить же своё длинное и утомительное предисловие, да простит меня великодушный читатель, хочу ещё парою слов.

Всё, что я решился написать, все слова и выше и ниже, нервно вздрагивающие в ветвистой строке мыслей, отделяемые запятыми и соединяемые тире, не являются претензией на высокохудожественное произведение. Взять и вложить в уста исторических личностей слова, которых они никогда не произносили, хотя и могли, было бы слишком самонадеянным с моей стороны.

Поэтому своей задачей вижу, не слишком отдаляясь от документальности эпохи, а скорее на фоне её исторического среза для пущей правдоподобности, представить, что некоторые судьбоносные встречи всё-таки состоялись. Ведь представил же однажды немецкий драматург Пауль Барц в своей пьесе встречу Генделя и Баха, которой никогда не было на самом деле, а режиссёр Вячеслав Долгачёв тоже проникся и представил эту же встречу, поставив спектакль «Возможная встреча» во МХАТЕ им. Чехова в 1993 году с Олегом Ефремовым (Гендель) и Иннокентием Смоктуновским (Бах) в главных ролях. И довольно удачно представили. Тем более, что результатом таких встреч явились действительно свершившиеся события в будущем, а это главное.

Кроме вышеизложенного, сообщаю, что не смогу рассуждать здесь так же как профессиональный театральный критик, подобно уважаемому мною Борису Поюровскому, которого «разбуди ночью и спроси в каком году Яншин сыграл роль Лариосика в «Днях Турбиных» и он тут же полезет под кровать и среди пыльных толстых тетрадок обнаружит записи с точной датой постановки пьесы, вырезками из старых газет с отзывами о спектакле, вплоть до количества зрителей в зале МХАТа и т.д.». Я, увы, не обладаю подобными знаниями.

Ну и, разумеется, моё повествование нельзя назвать хронологической летописью событий от Гутмана до Ширвиндта. Для этого нужно лет 40 проработать в театре зав. литом, как например Анатолий Смелянский в МХТ им. Чехова.

Нет! Это будет мой собственный художественный взгляд на полузабытую эпоху, события и замечательные личности, судьбы которых скрещивались на историческом пути с театром Сатиры и какие-то дополнительные штрихи о любимом театре, которые хотелось бы осмыслить и со всей откровенностью выразить на бумаге.

Итак, я начинаю...